«…А стрельба: та-та-та! Потом гляжу: идут двое в соседний двор. Не – три немца. Они Владимира этого, Добровольского, за воротник – и в хату. Я говорю:

- Что такое?

Ну, они там уже стреляют очередью. Постреляли, потом – другая хата была, новая. Видим – пошли в ту хату. Там постреляли. Ну, и видим – сюда идут.

Вот они приходят сюда. А мы как сидели: хозяин за столом, я – р-раз отскочил от него, чтоб отстраниться. Сел на постель. Слышим, они все: га-га, га-га. А в хате филенчатые двери. Открываются. Он старуху – сюда, потом как пмхнул – она бежала, бежала, чуть не повалилась. Только что-то стала говорить, а он из автомата: тр-р-тр-р!. А я уже… А у меня темно, темно в глазах, я уже не знаю. Сижу на постели. А тот сын хозяина – раз, встал над столом, дак они: тр-р-тр-р! Тот туда съехал. А потом они на меня, я валюсь… Когда я валился, дак пуля – вот сюда, в плечо, сюда и сюда – четыре пули во мне. Я так и мертвый был.

Сколько я там лежал – не знаю. Потом подхватился. А у меня голосовые связки повредило, дак я хочу: «Я – живой!». А оно не говорится, ничего не говорится. Думаю, надо прятаться. И не знаю, что у меня еще и рука перебита. Чтоб не увидели через окно, я – раз на колени. И тогда слышу – у-ух, у меня рука! Я руку так сюда и пополз под печь. А подпечье это как раз напротив окна. Думаю, ноги видны. А там пол старый, хата старая была, я половицу подымаю…

А, правда, вот еще что: после меня убили старика, я видел еще, как его пихали, а он в двери упирался. Дак когда я уже очнулся, дак этот старик лежал как раз около меня, ноги поперек этой половицы. Когда я вылазил назад из подпечья, он уже задубел, ноги эти… Дак я его отодвинул и половицу поднял и, руку придерживая, - туда, головой прямо. Как боднул туда, в песок, вот до сих пор влезла в песок. Давай это левой рукой песок из ушей, из зубов… Потом знаю: надо мне закрыть половицу. Я давай левой рукой, давай – хлоп на место. Там какая-то была корзина плетеная, полная яиц и накрыта сверху паклей такой. А меня – то в дрожь, то в холод, то в дрожь, то в холод! Потом слышу: обратно идут.

- Ох, как мне это, говорит, на ботинки аппетиты хорошие! Это он о ботинках, что у молодого на ногах, - он в Финляндии был, когда война была, и принес свои из армии. Так это поговорили и потом, слышу, угомонились, ушли отсюда.

Через некоторое время идут еще. И глядят: когда я под печь полз, моя кровь стежку сделала, дак они думали, что я там, и гранату – туда. Кинули гранату. Дак она как жахнула, дак аж куры закудахтали. А дым – ко мне из этой самой, из гранаты. Дак мне уже в яме аж некуда деваться…»