«…Приходят в хату, а у нас так было две хаты и одни двери во так сюда выходят, а тут печка. Дак как мама у печки собиралась уже нам завтракать подавать, стояла, и они вошли только, - их трое шло к нам, - и так один из винтовки выстрелил. Выстрелил в неё. А я стояла вот так, за дверями в другую половину, и невозможно было им меня убить, дак они, как в неё выстрелили, а она перешла ещё в ту хату и через порог упала. Только: «Детки!» Как она упала, я тогда закричала и взлетела на печь. Уже ж деваться некуда. Я на печь, и эти за мной: братиха с девочкой, и соседняя девка, и сестра моя. И я повалилась вдоль стены, так вот, а потом рядом со мной сестра, а эти уже так – на нас полетели. Пули разрывные были – стали у печки вот так, стали и стреляли. Прямо на печь стреляли. Один – с кровати. Ну что, постреляли, постреляли, тогда буфет у нас этот был. Они все по столикам лазили. Что уже они искали, я не знаю.

Когда они вышли из хаты, так я тогда: что мне, думаю, сделать? А у нас вокруг печи был ход – отец у нас столяр был, дак он там доски клал и все окна делал. Я еще не думала, что они будут жечь, даже и не думала. А боялась, что с печи будут сбрасывать этих убитых. Дак давай я залезу за печку. Легла в эту запечь. Потом думаю: не, не буду я тут, а то меня тут убьют. Я думала, что это наш один поселок жгут, а дед же тут жил, на Хватовке… Дак я думаю: дед придет, и он тогда меня, убитую, не найдет тут. Всех надет, а меня – не. Вылезу я назад. Правда, я снова вылезла, на свое место легла. Ну, и лежу.

Приходят снова эти немцы. Снова по хате этими своими подковами – ходят все, ходят. Что они искали? Правда, одеяло у нас было пуховое. Забрали его сразу. А так еще ничего тогда не брали. Патефон стоял. Поиграли, нашу пластинку послушали: « Полюшко-поле» была пластинка. Посвистели и ушли.

Полежала, полежала. Думаю: не, буду как-то выбираться. Они уже хату открыли, хлев открыли, корову выгнали. Поглядела я в одно окно, в другое…»